Неточные совпадения
Судья тоже, который только что был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах
держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне
родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Одна женщина свободного состояния в Александровской слободке
держит «заведение», в котором оперируют только одни ее
родные дочери.
Их ловят, долго
держат в тюрьмах, судят и отсылают назад со страшными статейными списками, но многие, как известно читателям по судебным процессам, доходят и до московского Хитрова рынка и даже до
родной деревни.
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала в первый раз; до сих пор она
держала себя до того надменно, что в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его
родными, а в самое последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было на свете.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится, — скука большая, а путина длинная, и
родного места за волною не видно — пари
держать все-таки веселее будет.
Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому Вихров некогда подвезен был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он был крепостной, Вихров отпустил Михайлу на волю (он был
родной брат Груши) и теперь
держал его как нанятого.
— Почему же, дитя мое? У тебя нет никого. Иван не может
держать тебя вечно при себе, а у меня ты будешь как в
родном доме.
— Негодяй! да неужто вы его не знаете? Помилуйте! ежели таких мерзавцев не знать наперечет, так жить небезопасно. Всегда наготове нужно камень за пазухой
держать. Вы знаете ли, что он с своей
родной сестрой сделал?..
Другой протестант был некто m-r Козленев, прехорошенький собой молодой человек, собственный племянник губернатора, сын его
родной сестры: будучи очень богатою женщиною, она со слезами умоляла брата взять к себе на службу ее повесу, которого
держать в Петербурге не было никакой возможности, потому что он того и гляди мог попасть в солдаты или быть сослан на Кавказ.
— Пожалуйста, пожалуйста, вот первая дверь налево, а там… сейчас… Он так скоро ушел от нас. Ну, скажем, растрата. Сказал бы мне об этом. Вы знаете, какие наши капиталы, когда отдаешь квартиры внаем холостякам. Но какие-нибудь шестьсот — семьсот рублей я бы могла собрать и внести за него. Если бы вы знали, что это был за чудный человек, пани. Восемь лет я его
держала на квартире, и он казался мне совсем не квартирантом, а
родным сыном.
Ее ли не
держал как дочь
родную!
— Глаша! — сказал Негров. — Вот Дмитрий Яковлевич просит Любонькиной руки. Мы ее всегда воспитывали и
держали, как дочь
родную, и имеем право располагать ее рукою; ну, а все же не мешает с нею поговорить; это твое женское дело.
— И, матушка, господь с тобой. Кто же не отдавал дочерей, да и товар это не таков, чтоб на руках
держать: залежится, пожалуй. Нет, по-моему, коли Мать Пресвятая Богородица благословит, так хорошо бы составить авантажную партию. Вот Софьи-то Алексеевны сынок приехал; он ведь нам доводится в дальнем свойстве; ну, да ведь нынче родных-то плохо знают, а уж особенно бедных; а должно быть, состояньице хорошее, тысячи две душ в одном месте, имение устроенное.
— Ох, не говорите, Пелагея Миневна: враг горами качает, а на золото он и падок… Я давеча ничего не сказала Агнее Герасимовне и Матрене Ильиничне — ну,
родня, свои люди, — а вам скажу. Вот сами увидите… Гордей Евстратыч и так вон как себя
держит высоко; а с тысячами-то его и не достанешь. Дом новый выстроят, платья всякого нашьют…
Провожая ее, я и Маша прошли пешком версты три; потом, возвращаясь, мы шли тихо и молча, точно отдыхали. Маша
держала меня за руку, на душе было легко, и уже не хотелось говорить о любви; после венчания мы стали друг другу еще ближе и
родней, и нам казалось, что уже ничто не может разлучить нас.
— Очень вы похожи на одного молодца, разрази его гром! Такая неблагодарная скотина! — Гро был пьян и стакан
держал наклонно, поливая вином штаны. — Я обращался с ним как отец
родной и воистину отогрел змею! Говорят, этот Санди теперь разбогател, как набоб; про то мне неизвестно, но что он за одну штуку получил, воспользовавшись моим судном, сто тысяч банковыми билетами, — в этом я и сейчас могу поклясться мачтами всего света!
До пятидесяти лет прожил он холостяком, успев в продолжение этого времени нажить основательную подагру и тысяч триста денег; имение свое
держал он в порядке и не закладывал, развлекаясь обыкновенно псовой охотой и двумя или тремя доморощенными шутами, и, наконец, сбирал к себе раза по три в год всю свою огромную
родню и задавал им на славу праздники.
— Чего
держать! Заехали — выезжать надо. Но, миленький! но! но,
родной! — закричал он веселым голосом на лошадь, выскакивая из саней и сам увязая в канаве.
С ранней молодости ее
держали в черном теле: работала она за двоих, а ласки никакой никогда не видала; одевали ее плохо; жалованье она получала самое маленькое;
родни у ней все равно что не было: один какой-то старый ключник, [Ключник — слуга, ведавший в барском доме съестными припасами, кладовой и погребом.] оставленный за негодностью в деревне, доводился ей дядей да другие дядья у ней в мужиках состояли, вот и все.
Лежал он, сударь, передо мной, кончался. Я сидел на окне, работу в руках
держал. Старушоночка печку топила. Все молчим. У меня, сударь, сердце по нем, забулдыге, разрывается; точно это я сына
родного хороню. Знаю, что Емеля теперь на меня смотрит, еще с утра видел, что крепится человек, сказать что-то хочет, да, как видно, не смеет. Наконец взглянул на него; вижу: тоска такая в глазах у бедняги, с меня глаз не сводит; а увидал, что я гляжу на него, тотчас потупился.
— Ладно ль так-то будет, дедушка?.. Услышим ли,
родной?.. Мне бы хоть не самой, а вот племяненке услыхать — грамотная ведь… — хныкала пожилая худощавая женщина,
держа за рукав курносую девку с широко расплывшимся лицом и заспанными глазами.
Помнил он ребячество, помнил, как изо дня в день
держали его впроголодь, а водили в обносках, что от ветхости с плеч
родных детей сваливались.
«Ну,
родной ты мой, — запищала советница, — напугал меня так, что о сю пору ноги трясутся, еле на месте
держат!
Куршуд-бек пировал с
родными и друзьями, а Магуль-Мегери, сидя за богатою чапрой (занавес) с своими подругами,
держала в одной руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал: она поклялась умереть прежде, чем опустит голову на ложе Куршуд-бека.
— Потому что гордан. Уж больно высоко́ себя
держит, никого себе в версту не ставит. Оттого и не хочется ему, чтобы сказали:
родную, дескать, дочь прозевал. Оттого на себя и принял… — с насмешливой улыбкой сказал Феклист Митрич. — А с зятем-то у них, слышь, в самом деле наперед было слажено и насчет приданого, и насчет иного прочего. Мы уж и сами немало дивились, каких ради причин вздумалось вам уходом их венчать.
Из тогдашних русских немного моложе его был один, у кого я находил всего больше если не физического сходства с ним, то близости всего душевного склада, манеры говорить и
держать себя в обществе: это было у К.Д.Кавелина, также москвича почти той же эпохи, впоследствии близкого приятеля эмигранта Герцена. Особенно это сказывалось в речи, в переливах голоса, в живости манер и в этом чисто московском говоре, какой был у людей того времени. Они легко могли сойти за
родных даже и по наружности.
Из его
родных я раз видел мельком его сестру, а в Париже познакомился с его братом, Шарлем Бенни, который учился там медицине, а потом
держал на доктора в Военно-медицинской академии и сделался известным практикантом в Варшаве.
После того, года через два, меня на певице женили, на
родной сестре Василисы Бурылихи, что в Заборье надо всеми порядок
держала.
— Для земли
родной забываю я обиды и для земляков готов всегда
держать меч наголо! Однако сделаем привал, чтобы свежими и бодрыми вернуться домой, — сказал Чурчило, слезая с лошади.
— Для земли
родной забываю я обиды и для земляков готов всегда
держать меч наголо! Однако сделаем привал, чтобы свежими и бодрыми вернуться домой, — сказал Чурчила, слезая с лошади.
Россия ждала свою
родную царицу, дочь Петра Великого, и Елисавета Петровна одним народным именем умела в несколько часов приобресть
державу, которую оспоривала у ней глубокая, утонченная, хотя и своекорыстная, политика, умевшая постигнуть русский ум, но не понимавшая русского сердца.
— Я знаю, что мне тебя нечего стыдиться, что я вся твоя. Я вот
держу твою руку и чувствую, что эта рука такая близкая,
родная… Но скажи мне, что со мною? Как будто я со вчерашнего вечера вся вымазалась в грязи, — что такое? Милый мой, любимый!
Все он во всех случаях
держал какой-то особливый, но в своем роде очень сообразный тон, обличавший в нем и юмор и почтительность к
родной вере, утверждавшейся для него не столько на катехизическом учении, как на св. Николе и на Юрке. Но богу единому ведомо, было ли это так, как выдавал Степан Иванович, и не располагало ли им что-либо иное.